Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица!
Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип,
возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
«Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла мне
дать мысль, — она несоизмерима с вопросом. Ответ мне
дала сама жизнь, в моем знании того, что хорошо и что дурно. А знание это я не приобрел ничем, но оно дано мне вместе со всеми, дано потому, что я
ни откуда не мог
взять его».
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты
ни в каком случае не простят герою, и весьма многие
дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может
взять в герои добродетельного человека, но… может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
— А ей-богу, так! Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня есть и самому нечего… А уж я бы за них что
ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только десяток, так вот уж у него славная деньга. Ведь ревизская душа стóит в пятистах рублях.
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не
взяв ни одного из них, она не кивнула головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не в ладу, не в ладу сама с собой, — продолжала она,
взяв Клима под руку и выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из страны, где вешают, в страну, откуда вешателям
дают деньги и где пляшут…
Она сидела в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась своему гостю, млея от удовольствия. Она не старалась
ни приблизиться,
ни взять Райского за руку, не приглашала сесть ближе, а только играла и блистала перед ним своей интересной особой, нечаянно показывала «ножки» и с улыбкой смотрела, как действуют на него эти маневры. Если он подходил к ней, она прилично отодвигалась и
давала ему подле себя место.
— Сам знаешь — чем. Ты без меня как духгак и наверно будешь глуп, а я бы тебе
дал тридцать тысяч, и мы бы
взяли пополам, и ты сам знаешь — как. Ну кто ты такой, посмотри: у тебя ничего нет —
ни имени,
ни фамилии, а тут сразу куш; а имея такие деньги, можешь знаешь как начать карьеру!
Федор Павлович не
взял в этот раз
ни гроша, потому что генеральша рассердилась, ничего не
дала и, сверх того, прокляла их обоих; но он и не рассчитывал на этот раз
взять, а прельстился лишь замечательною красотой невинной девочки и, главное, ее невинным видом, поразившим его, сладострастника и доселе порочного любителя лишь грубой женской красоты.
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет
ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны,
дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он
взял ее, сам не понимая, что делает.
Понаслаждался, послушал, как
дамы убиваются, выразил три раза мнение, что «это безумие»-то есть, не то, что
дамы убиваются, а убить себя отчего бы то
ни было, кроме слишком мучительной и неизлечимой физической болезни или для предупреждения какой-нибудь мучительной неизбежной смерти, например, колесования; выразил это мнение каждый раз в немногих, но сильных словах, по своему обыкновению, налил шестой стакан, вылил в него остальные сливки,
взял остальное печенье, —
дамы уже давно отпили чай, — поклонился и ушел с этими материалами для финала своего материального наслаждения опять в кабинет, уже вполне посибаритствовать несколько, улегшись на диване, на каком спит каждый, но который для него нечто уже вроде капуанской роскоши.
Известно, что у многих практикующих тузов такое заведение: если приближается неизбежный, по мнению туза, карачун больному и по злонамеренному устроению судьбы нельзя сбыть больного с рук
ни водами,
ни какою другою заграницею, то следует сбыть его на руки другому медику, — и туз готов тут, пожалуй, сам
дать денег, только
возьми.
Роковой день приближался, все становилось страшнее и страшнее. Я смотрел на доктора и на таинственное лицо «бабушки» с подобострастием.
Ни Наташа,
ни я,
ни наша молодая горничная не смыслили ничего; по счастию, к нам из Москвы приехала, по просьбе моего отца, на это время одна пожилая
дама, умная, практическая и распорядительная. Прасковья Андреевна, видя нашу беспомощность,
взяла самодержавно бразды правления, я повиновался, как негр.
Другой раз, у них же, он приехал на званый вечер; все были во фраках, и
дамы одеты. Галахова не звали, или он забыл, но он явился в пальто; [сюртуке (от фр. paletot).] посидел,
взял свечу, закурил сигару, говорил, никак не замечая
ни гостей,
ни костюмов. Часа через два он меня спросил...
— Эй, послушайся, Матренка! Он ведь тоже человек подневольный; ему и во сне не снилось, что ты забеременела, а он,
ни дай,
ни вынеси за что, должен чужой грех на себя
взять. Может, он и сейчас сидит в застольной да плачет!
Оставь, оставь…
Дай мне хоть двести тысяч, не
возьму. Я свободный человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной
ни малейшей власти, вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт
возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то
ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не
дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Но меня уже осенила другая мысль. Я умолил доктора остаться с Наташей еще на два или на три часа и
взял с него слово не уходить от нее
ни на одну минуту. Он
дал мне слово, и я побежал домой.
— И дело. Вперед наука. Вот десять копеек на пуд убытку понес да задаром тридцать верст проехал. Следственно, в предбудущем, что ему
ни дай —
возьмет. Однако это, брат, в наших местах новость! Скажи пожалуй, стачку затеяли! Да за стачки-то нынче, знаешь ли, как! Что ж ты исправнику не шепнул!
А так как"наши
дамы"знают мои мирные наклонности и так как они очень добры, то прозвище «Гамбетта» звучит в их устах скорее ласково, чем сердито. К тому же, быть может, и домашние Руэры несколько понадоели им, так что в Гамбетте они подозревают что-нибудь более пикантное. Как бы то
ни было, но наши
дамы всегда спешат
взять меня под свое покровительство, как только услышат, что на меня начинают нападать. Так что, когда однажды князь Лев Кирилыч, выслушав одну из моих «благоначинательных» диатриб, воскликнул...
Майзель торжественно разостлал на траве макинтош и положил на нем свою громадную датскую собаку. Публика окружила место действия, а Сарматов для храбрости выпил рюмку водки.
Дамы со страху попрятались за спины мужчин, но это было совершенно напрасно: особенно страшного ничего не случилось. Как Сарматов
ни тряс своей головой, собака не думала бежать, а только скалила свои вершковые зубы, когда он делал вид, что хочет
взять макинтош. Публика хохотала, и начались бесконечные шутки над трусившим Сарматовым.
— Здесь то же, как и в провинции: там, я знаю, в одном доме хотели играть «Горе от ума» и
ни одна
дама не согласилась
взять роль Софьи, потому что она находится в таких отношениях с Молчалиным, — отнеслась она к Белавину.
Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч,
возьмите в рассуждение. Я посторонний человек, не родной, а для вашего благополучия
ни дня
ни ночи себе покою не знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег еще дают-с, а он ломается да важничает, ну есть ли в нем душа после всего этого?
Большов. Что ж, деньги заплатить! Да с чего же ты это
взял? Да я лучше всё огнем сожгу, а уж им
ни копейки не
дам. Перевози товар, продавай векселя; пусть тащут, воруют, кто хочет, а уж я им не плательщик.
— Из этих денег я не решусь себе
взять ни копейки в уплату долга Ченцова, потому что, как можно ожидать по теперешним вашим поступкам, мне, вероятно, об них придется
давать отчет по суду, и мне там совестно будет объявить, что такую-то сумму дочь моя мне заплатила за своего обожателя.
— Слушай! — произнес он, глядя на князя, — я помиловал тебя сегодня за твое правдивое слово и прощения моего назад не
возьму. Только знай, что, если будет на тебе какая новая вина, я взыщу с тебя и старую. Ты же тогда, ведая за собою свою неправду, не захоти уходить в Литву или к хану, как иные чинят, а
дай мне теперь же клятву, что, где бы ты
ни был, ты везде будешь ожидать наказания, какое захочу положить на тебя.
— Да не то что за меня, говорит, я так сделаю, что и
ни за кого Акулька ваша теперь не пойдет, никто не
возьмет, и Микита Григорьич теперь не
возьмет, потому она теперь бесчестная. Мы еще с осени с ней на житье схватились. А я теперь за сто раков […за сто раков. — Рак — в просторечии десять рублей (десятирублевая ассигнация была красного цвета).] не соглашусь. Вот на пробу
давай сейчас сто раков — не соглашусь…
— Ну вот, лекарю! Не напоминайте мне, пожалуйста, про него, отец Савелий, да и он ничего не поможет. Мне венгерец такого лекарства
давал, что говорит: «только выпей, так не будешь
ни сопеть,
ни дыхать!», однако же я все выпил, а меня не
взяло. А наш лекарь… да я, отец протопоп, им сегодня и расстроен. Я сегодня, отец протопоп, вскипел на нашего лекаря. Ведь этакая, отец протопоп, наглость… — Дьякон пригнулся к уху отца Савелия и добавил вслух: — Представьте вы себе, какая наглость!
«Пусть горе моё будет в радость тебе и грех мой — на забаву, не пожалуюсь
ни словом никогда, всё на себя
возьму перед господом и людьми! Так ты обласкал всю меня и утешил, золотое сердце, цветочек тихий! Как в ручье выкупалась я, и словно душу ты мне омыл —
дай тебе господи за ласку твою всё счастье, какое есть…»
— Отец, братец, отец. И знаешь, пречестнейший, преблагороднейший человек, и даже не пьет, а только так из себя шута строит. Бедность, брат, страшная, восемь человек детей! Настенькиным жалованьем и живут. Из службы за язычок исключили. Каждую неделю сюда ездит. Гордый какой —
ни за что не
возьмет.
Давал, много раз
давал, — не берет! Озлобленный человек!
— А уставщики наши. А муллу или кадия татарского послушай. Он говорит: «вы неверные, гяуры, зачем свинью едите?» Значит, всякий свой закон держит. А по-моему всё одно. Всё Бог сделал на радость человеку.
Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример
возьми. Он и в татарскомъ камыше, и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что Бог
дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что всё одна фальшь, — прибавил он, помолчав.
Хандра Бельтова, впрочем, не имела
ни малейшей связи с известным разговором за шестой чашкой чаю; он в этот день встал поздно, с тяжелой головой; с вечера он долго читал, но читал невнимательно, в полудремоте, — в последние дни в нем более и более развивалось какое-то болезненное не по себе, не приходившее в ясность, но располагавшее к тяжелым думам, — ему все чего-то недоставало, он не мог
ни на чем сосредоточиться; около часу он докурил сигару, допил кофей, и, долго думая, с чего начать день, со чтения или с прогулки, он решился на последнее, сбросил туфли, но вспомнил, что
дал себе слово по утрам читать новейшие произведения по части политической экономии, и потому надел туфли,
взял новую сигару и совсем расположился заняться политической экономией, но, по несчастию, возле ящика с сигарами лежал Байрон; он лег на диван и до пяти часов читал — «Дон-Жуана».
Алексей Абрамович, сколько его
ни убеждал Крупов, более десяти тысяч не
дал в приданое, но зато решительно
взял на себя обзаведение молодых; эту трудную задачу он разрешил довольно удачно: он перевез к ним все то из своего дома и из кладовой, что было для него совершенно не нужно, полагая, вероятно, что именно это-то и нужно молодым.
Прежде всего, меня поразило то, что подле хозяйки дома сидела"
Дама из Амстердама", необычайных размеров особа, которая днем
дает представления в Пассаже, а по вечерам показывает себя в частных домах:
возьмет чашку с чаем, поставит себе на грудь и, не проливши
ни капли, выпьет. Грызунов отрекомендовал меня ей и шепнул мне на ухо, что она приглашена для"оживления общества". Затем, не успел я пожать руки гостеприимным хозяевам, как вдруг… слышу голос Ноздрева!!
Кукушкина. Теперь
возьмите: холостого человека проситель за какое-нибудь дело позовет в трактир, угостит обедом, да и все тут. Денег истратят много, а пользы
ни на грош. А женатый-то, Аким Акимыч, скажет просителю: на что мне твои обеды, я пойду лучше с женою пообедаю, семейным образом, тихо, в своем угле, а ты мне
дай чистыми. Да деньги-то принесет. Так оно две выгоды: и трезвый придет да и с деньгами… Который вы год женаты?
Кукушкина. Ты молчи! не с тобой говорят. Тебе за глупость Бог счастье
дал, так ты и молчи. Как бы не дурак этот Жадов, так бы тебе век горе мыкать, в девках сидеть за твое легкомыслие. Кто из умных-то тебя
возьмет? Кому надо? Хвастаться тебе нечем, тут твоего ума
ни на волос не было: уж нельзя сказать, что ты его приворожила — сам набежал, сам в петлю лезет, никто его не тянул. А Юлинька девушка умная, должна своим умом себе счастье составить. Позвольте узнать, будет от вашего Белогубова толк или нет?
Долинский сделал шаг вперед и поднял с пыльной дороги небольшую серую птичку, за ножку которой волокся пук завялой полевой травы и не
давал ей
ни хода,
ни полета. Дорушка
взяла из рук Долинского птичку, села на дернистый край дорожки и стала распутывать сбившуюся траву. Птичка с сомлевшей ножкой тихо лежала на белой руке Доры и смотрела на нее своими круглыми, черными глазками.
Жевакин.
Ни одного слова. Я не говорю уже о дворянах и прочих синьорах, то есть разных ихних офицерах; но
возьмите нарочно простого тамошнего мужика, который перетаскивает на шее всякую дрянь, попробуйте скажите ему: «
Дай, братец, хлеба», — не поймет, ей-богу не поймет; а скажи по-французски: «Dateci del pane» или «portate vino!» [
Дайте хлеба… принесите вина! (ит.)] — поймет, и побежит, и точно принесет.
— Я никогда
ни от первого,
ни от второго мужа не была в такой зависимости, потому что если им
дать волю, так они
возьмут их две, три!..
Она, конечно, могла настоять, чтобы Бегушев
взял ее с собою, и дорогою сейчас же бы его успокоила; но для Домны Осиповны, по ее характеру, дела были прежде всего, а она находила нужным заставить Хмурина повторить еще раз свое обещание
дать ей акций по номинальной цене, и потому, как кошки
ни скребли у ней на сердце, она выдержала себя и
ни слова больше не сказала Бегушеву.
Я его спасаю, уговариваю заехать к общему другу нашему, многоуважаемой Марье Александровне; он говорит про вас, что вы очаровательнейшая
дама из всех, которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь наверху свой туалет, с помощию своего камердинера, которого не забыл
взять с собою и которого никогда и
ни в каком случае не забудет
взять с собою, потому что согласится скорее умереть, чем явиться к
дамам без некоторых приготовлений или, лучше сказать — исправлений…
—
Ни дать,
ни взять — Корсаков, — сказал старый князь Лыков, отирая слезы смеха, когда спокойствие мало по малу восстановилось. — А что греха таить? Не он первый, не он последний воротился из Немецчины на святую Русь скоморохом. Чему там научаются наши дети? Шаркать, болтать бог весть на каком наречии, не почитать старших, да волочиться за чужими женами. Изо всех молодых людей, воспитанных в чужих краях (прости господи), царской арап всех более на человека походит.
Я
взяла эту пачку машинально, я
взяла бы все, что бы он мне
ни дал, и, вернувшись к себе в комнату, долго проплакала, сидя на своей постели.
Были слухи, будто бы Марья Ивановна говорила иногда и от себя, высказывала иногда и личные свои мнения, так, например, жаловалась на Владимира Андреича, говорила, что он решительно
ни в чем не
дает ей воли, а все потому, что
взял ее без состояния, что он человек хитрый и хорош только при людях; на дочерей своих она тоже жаловалась, особенно на старшую, которая, по ее словам, только и боялась отца.
Мавра Тарасовна. Погоди, твоя речь впереди! Чтоб не было пустых разговоров, я вам расскажу, что и как тут случилось. Вышла Поликсеночка погулять вечером да простудилась, и должна теперь, бедная, месяца два-три в комнате сидеть безвыходно, а там увидим, что с ней делать. Парень этот
ни в чем не виноват, на него напрасно сказали; яблоков он не воровал —
взял, бедный, одно яблочко, да и то отняли, попробовать не
дали. И отпустили его домой с миром. Вот только и всего, больше ничего не было — так вы и знайте!
— Сто рублей не
возьмете? — спокойно спросил купец, тщательно осмотрел своего собеседника и, мягко улыбнувшись, добавил: — Больше не
дам ни рубля…
Сам сатана, я думаю! Нигде
Я до следов его не мог добраться.
Под стражу мы людей довольно
взяли,
Пытали всех; но
ни с огня,
ни с дыба
Нам показаний не
дал ни один.
Вот после этого чмокнул, топнул, подбоченился, посунулся навстречу молодицам, —
ни взять ни дать какой-нибудь добрый мещанин или подпанок из экономов, — и стал на середине плотины.
Я
взяла, а ногой топтать не хотела, чести много не хотела
давать, а
взяла, как ехидна, не сказала
ни слова на что.
Что
ни понадобится — за все
давай деньги, а если что-нибудь, хоть пустяки, без денег у молдава
возьмут, так он, чумазый, заголосит, будто у него дитя родное отняли.
Прохожий. Мало того. Есть такие люди, субъекты, значит, что вовсе от ней рассудка лишаются и поступки совсем несоответствующие производят. Пока не пьет, что хошь
давай ему, ничего чужого не
возьмет, а как выпил, что
ни попади под руку тащит. И били сколько, и в тюрьме сидел. Пока не пью, все честно, благородно, а как выпью, как выпьет, значит, субъект этот, сейчас и тащит что попало.